Сейчас ходит Олег — он, наоборот, молодой: сама бы с ним замутила, но это странно… отбивать парня у матери… — Ева поднимает кулак. — Вот, уже пятеро. Были и другие, но я уже не помню…
Ничего себе!
— А как же любовь? — говорю я тупо.
Ева усмехается:
— Без любви прожить можно, а без мужчины — никуда. Надо уметь хорошо устроиться. Найти такого, чтоб за ним — как за каменной стеной. Чтоб решал все твои проблемы.
— Это ты сама так думаешь или мама сказала?
— Сама! И мать тоже. Разве она неправа?
— Неправа, — подаёт голос Полина.
— Твоя считает иначе?
— Моя мне не указ, — огрызается Полина. — У меня своя голова на плечах есть. Не надо ни на кого надеяться. Особенно на мужчин. Надо получить образование, найти хорошую работу… Чтоб ни от кого не зависеть.
— Ну и глупо, — фыркает Ева. — А как же мужские дела? Розетку починить или гвоздь забить?
— Ха! — фыркает в ответ Полина. — У тебя дома что, розетки каждый день ломаются?
— Было как-то дело… Год назад.
— И кто чинил?
— Ну… — Ева морщит лоб. — Вроде бы мастер. По объявлению нашли.
— Так в чём проблема? Зачем держать дома мужчину, если можно раз в год вызвать мастера и заплатить ему? Это же нерационально! Всё равно что купить дрель, чтобы раз в пять лет просверлить в стене одну дырочку!
— Дрель, говоришь? — усмехается Ева. — А кто тебя обнимет и поцелует — дрель? И всё остальное, кхе-кхе, тоже будешь с дрелью делать?
— Всё остальное, — свысока сообщает Полина, — куда безопаснее делать самой, чем с парнями, которые думают не головой, а этим самым местом.
— А жить с кем будешь? С сорока кошками?
— А хоть бы и с кошками. Только не с мужчиной. — Полина упирает руки в бока. — У вас глаза где — на затылке, что ли? Ну так разуйте их! Посмотрите хотя бы на свои семьи. Кому из нас повезло с отцами? Ева, что скажешь? Довольна своим папой?
Ева хмурится и кусает губы.
— Не особо, — наконец признаётся она. — С матерью как развёлся — и пропал. Не пишет, не звонит. Только в день рождения кидает денег. Провались они, эти деньги, лучше бы в гости зашёл. Или хоть спросил, как дела. Я как-то сама позвонила, говорю: «Папуль, как ты? Давай встретимся?» — а он мне: «Зачем?» А однажды на улице встретил со своей новой женой — и сделал вид, что меня не заметил. Девочки! Вы не представляете, мне так было обидно! Я знаю: у него там другая дочь появилась. А потом сын. А до меня и дела нет.
— Ну вот! — Полина криво улыбается. — Отец-огурец. Развёлся с женой — и с дочкой заодно. Обзавидоваться просто, а? Мой тоже не сахар. Не человек, а паразит. Вы прикиньте, ему если суп поставить и ложку не дать — так он и есть не будет! Ещё и скандал закатит. Мама приучила, а он на шею сел и ножки свесил. Я ему раз сказала, что в прислуги не нанималась, так он мне суп за шиворот вылил. Нормально, да? Спасибо бы хоть раз сказал — только морду кривит. А недавно наорал на меня — знаете, из-за чего? Нашёл в ванной мою прокладку!
— У-у-у! — Ева округляет глаза. — Использованную, что ли?
— Нет, в том-то и дело! Обычную, в упаковке. И поднял ор выше гор. «Это что ещё такое, ни стыда ни совести, убери немедленно, а если брат увидит?» Ну увидит, и что? Узнает, что я девушка! Ха! Вот это шок! У Полины есть вагина! И оттуда течёт кровь!
— У меня тоже такое было, — подхватывает Ева. — Только я всё сделала нарочно. Пошла на концерт и напихала в сумку прокладок, а сверху ещё и тампонами припорошила. Охранник остановил: «Покажите, что там у вас…» Полез и такой — «ой», отдёрнулся, как будто я гадюку принесла. Говорит: «Проходите», а у самого глаза так и бегают.
— Прокладочная сила! — подхватывает довольная Полина. — А если бы ты сказала: «У меня месячные» — он бы сквозь стену просочился и свалил, лишь бы рядом не стоять.
Они хохочут, а мне совсем не весело. Я чувствую себя вулканом, внутри всё громыхает и клокочет, ещё чуть-чуть — и извергнется. И, словно в ответ моему клокотанию, из-за стены доносятся приглушённые крики. Ева поджимает губы:
— Снова в пятой скандалят.
Стены — как из бумаги. Даже подслушивать не надо: слышно всё до словечка:
«Почему опять тройка? А? Почему?»
«Папочка…»
«Носом не верти, прямо стой! Идиотка тупорылая!»
— Может, пожаловаться куда-нибудь? — нерешительно говорит Полина.
— Куда? — Ева разводит руками. — И смысл? Мама говорит: не лезь. Типа чужая семья — чужое дело.
— Ещё кому-то повезло с папашей, — подытоживает Полина.
— Не все отцы такие, — говорю я зло. — Не надо обобщать! У меня был прекрасный отец. Получше ваших!
— Был? Куда ж он подевался? — скептически говорит Полина.
— Умер. А если б не умер — у нас была бы прекрасная семья! Он любил маму, любил меня, носил меня на руках! Звал меня коростель…
— Это что такое? — фыркает Ева. — От слова «короста», что ли?
— Дура! — вспыхиваю я. — Это птица такая. При чём тут короста?
— Ну, просто звучит похоже… — бормочет Ева. — Не кипятись. Что за птица?
— Ходит пешком. Не любит летать. — На меня внезапно наваливается усталость. Я ничего не хочу объяснять.
Полина дёргает плечом:
— Если мама рассказывает только хорошее — это не значит, что плохого не было. Удобно гордиться мёртвым отцом! Он-то новых дочерей не наплодит. Суп за шиворот не выльет. С чего ты взяла, что он был бы лучше наших?
Да как она смеет!
— Полина! — негодующе говорит Ева. — Зачем ты так?
— Если твой отец — дерьмо, это не значит, что все такие! — ору я. — Тебе так трудно поверить, что на свете есть нормальные мужчины? Всех под одну гребёнку!..
— Что ты так нервничаешь, Катя, если ты права? — орёт Полина в ответ. — Хочешь верить в идеального отца? Пожалуйста. Да хоть нимб ему нарисуй! Хочешь облизывать своего Антошу с ног до головы? На здоровье!
— Я его не облизываю! А ты! Ты!..
— Девочки! Да перестаньте вы! Катя!
Я больше не Катя, я вулкан Попокатепетль. И чтобы не взорваться и не залить смертоносной лавой весь мир, я вскакиваю и рычу:
— Я ухожу! Провожать не надо!
Хватаю куртку, выскакиваю на лестничную площадку и прижимаюсь горячим лбом к железной двери квартиры номер пять.
— Ещё и мусор протух! Дрянь, паршивка! А ну шевелись! Быстрей, корова!
Подстёгнутая внезапным страхом, вылетаю из подъезда, как пепел из жерла вулкана. Снаружи серость, погань и морось. Меня пробирает дрожь. Я сую руки в карманы куртки, растопыривая локти. Эх, перчатки бы сейчас… Ба с утра предлагала — а я не взяла. Теперь жалею. Но ей ни за что не скажу! Ненавижу с ней соглашаться, даже если она права!
Меня обгоняет девчонка с мусорным ведром. Она шмыгает и горбится, шлёпает по лужам грязными кроссовками, и ветер полощет её чёрные волосы.
Я узнаю её.
Я делаю вид, что не узнала.
Вечером я показываю маме свои фотки. Вначале я обиделась на неё из-за Пушкина и решила, что вообще никогда больше с ней не заговорю, но потом не выдержала. Мама оценила. Особенно фотку с краеведческим музеем.
— Вот эта очень удачная. А если бы ты отошла на пару шагов и присела — было бы ещё лучше. Видишь? Ракурс поменяется.
— Не думала, что ты разбираешься в фотографии, — бормочу я. Мама выпрямляется:
— Почему это?
— Папины снимки я видела. Они классные. А твоих там ни одного не было.
— Ну… — Мама усмехается. — Кое-что я тоже знаю.
— А-а. Тебя папа научил?
— Мне надо работать, — говорит она вместо ответа. — Отличная серия. Продолжай.
Раскрывает ноутбук. Кажется, обиделась. На что — совершенно непонятно. Ну и ладно. Схожу к краеведческому музею и переделаю снимок. Посмотрим, что получится.
Перед сном я смотрю на огни ночного города и болтаю с Антоном. Он позвонил мне, и мы протрепались целый вечер. Потом ба застучала мне в дверь, я нырнула под одеяло, и мы продолжили переписываться. Обиды растаяли, как снег на сковородке. Хотя пара снежинок всё же осталась.
